Часа через четыре я услышал шаги дона Хуана вокруг дома. Я
подумал, что он, наверно, вышел через заднюю дверь в кусты
помочиться. Затем он громко позвал меня:
– Эй, парень! Парень, иди-ка сюда!
Я едва не вскочил, чтобы побежать к нему. Голос был его, но не
его интонации и не его обычные слова. Дон Хуан никогда не
называл меня «парень». Поэтому я остался на месте. По спине
пробежал мороз.
Он вновь принялся кричать, используя те же выражения или
вроде того.
Я услышал, как он обходит дом. Споткнувшись о поленницу,
точно не зная, что она там, он вышел на веранду и уселся возле
двери спиной к стене. Он казался более грузным, чем обычно.
Движения не были медленными или неуклюжими, просто более
тяжелыми. Вместо того, чтобы легко и проворно, как всегда, сесть на
пол, он на него просто плюхнулся. Кроме того, место было не его, а
дон Хуан никогда и ни при каких обстоятельствах не садился ни на
какое другое.
Тут он вновь заговорил со мной. Он спросил, почему я не
пришел, когда он звал меня. Говорил он очень громко. Я не хотел на
него смотреть, и все же что-то подталкивало следить за ним. Он
начал медленно раскачиваться со стороны в сторону. Я изменил свое
положение, приняв боевую форму, которой он меня научил, и
повернулся к нему лицом. Мускулы стали жесткими и странно
напряженными. Не знаю, что подсказало мне принять боевую
форму, – может быть, я был просто уверен, что дон Хуан старается
нарочно меня напугать, создавая впечатление, что человек, которого
я вижу, на самом деле не он. Впечатление было такое, что он очень
тщательно дозирует в своем поведении какие-то странности, чтобы
вызвать сомнения в моем уме. Я был испуган, но по-прежнему
ощущал себя над всем этим, потому что в действительности

регистрировал и анализировал все происходящее.
В этот момент дон Хуан поднялся. Его движения были
совершенно чужими. Он протянул перед собой руки, толкнув себя
вверх, подняв сначала свой зад; затем выпрямился, ухватившись за
дверь. Я поразился, до чего хорошо успел изучить все его движения
и какое ужасное чувство он вызывал, представляясь доном Хуаном с
чужими движениями. Он сделал ко мне пару шагов, держась
руками за поясницу, как будто выпрямиться окончательно ему не
давала боль в спине. Он пыхтел и отдувался, словно у него насморк.
Он сказал, что забирает меня с собой, и велел подниматься и
следовать за ним. Он пошел к западной половине дома. Я
повернулся на месте, чтобы оставаться к нему лицом. Он обернулся.

Я не тронулся со своего места. Я к нему точно прирос. Он заревел:
– Эй, парень, я кому сказал? Ты идешь со мной! Не пойдешь –
силком потащу!

Он направился ко мне. Я начал колотить по икре и бедру и
быстро пританцовывать. Он подошел к краю веранды почти
вплотную ко мне, едва меня не коснувшись. В неистовом страхе я
приготовился к принятию метательной позиции, но он изменил
направление и пошел к кустам слева. На мгновение, когда он уже
уходил, он вдруг повернулся, но я оставался лицом к нему. Он
скрылся из виду. Какое-то время я еще сохранял боевую позицию, но
поскольку его больше не было видно, вновь уселся, скрестив ноги и
опираясь на валун. Теперь было действительно страшно. Я хотел
убежать, но мысль об этом пугала еще больше. Я знал, что если он
схватит меня по дороге к машине, все пропало. Я начал распевать
свои пейотные песни, но каким-то образом чувствовал, что здесь это
бесполезно. Песни, впрочем, действовали успокаивающе, и я
немного пришел в себя. Я пел их снова и снова.
Около 2:45 ночи в доме раздался шум. Я тотчас изменил
положение. Дверь распахнулась, и вывалился дон Хуан. Он хватал
ртом воздух и держался за горло. Он упал передо мной на колени и
застонал. Он сорванным фальцетом попросил меня подойти к нему
и помочь. Затем он вновь заревел, требуя, чтобы я подошел. В горле
у него хрипело. Он умолял меня подойти и помочь ему, потому что
его что-то душило. Он полз на четвереньках, пока не оказался едва
не в четырех от меня футах. Он протянул ко мне руки и прохрипел.
«Подойди же!» Затем он поднялся с протянутыми ко мне руками. Я
увидел, что сейчас он меня схватит. Я затопал ногой и заколотил
себя по икре и бедру. Я был вне себя от страха.
Он остановился и пошел к углу дома и оттуда в кусты. Я
повернулся, чтобы оставаться лицом к нему. Затем я вновь уселся.
Было уже не до песен. Казалось, из меня ушли все силы. Все тело
болело. Мускулы одеревенели от напряжения. Я не знал, что
думать. Я не мог решить, сердиться ли на дона Хуана или нет. Я
прикидывал, не броситься ли на него, но чутье подсказывало, что он
растопчет меня как букашку. Хотелось разреветься. Я испытывал
глубокое отчаяние. От мысли, что дон Хуан делал все это, чтобы
испугать меня, к горлу подступали рыдания. Я не мог найти
причину его потрясающего театрального представления. Его
имитирующие чужака движения были столь искусны, что я был в
полном замешательстве. Это было не так, как если бы он подражал
женским движениям, но так, как если бы женщина пыталась
двигаться как дон Хуан. Впечатление было такое, что она усердно
старается ходить и двигаться с точностью дона Хуана, но ее
движениям недоставало его упругости, она была слишком грузной.
Кто бы это ни был передо мной, он создавал впечатление, как будто
грузная женщина помоложе пытается имитировать медленные
движения еще полного сил старика. Эти мысли окончательно
повергли меня в панику. Совсем рядом громко запел сверчок.